Она тихонько хихикнула.

— Я жива. И чтобы это и дальше было, работаю изо всех сил. Поэтому и спать хочу до смерти. Так пойдет?

— Может, поужинаем?

— Извини, что? то не хочется. Мне бы сейчас поспать...

— Хотел с тобой поговорить.

В трубке повисла короткая тишина — подруга прикусила губу и потрогала мизинцем бровь. Или же мне просто так показалось.

— Потом, ладно? — сказала она, как бы чеканя слова.

— Потом — это когда?

— Ну, потом . Дай поспать. Немного посплю, и все будет в порядке. Ладно?

— Ладно, — сказал я. — Спокойной ночи...

— И тебе тоже — спокойной ночи...

Разговор закончился. Я какое? то время пристально смотрел на желтую трубку, затем медленно вернул ее на рычаг. Жутко хотелось есть. Я готов был съесть что угодно. Ради того, чтобы мне дали что? нибудь поесть, я бы ползал на карачках, я бы пресмыкался — вплоть до того, что обсасывал бы им пальцы.

Да, я согласен даже сосать вам пальцы. А потом — уснуть мертвым сном, как вымокшая шпала.

Опершись на вокзальный подоконник, я закурил.

Если, — размышляю я, — через десять тысяч лет возникнет общество сплошных бедных тетушек, откроют они мне ворота города? В этом городе будет правительство бедных тетушек, избранное бедными же тетушками. По улицам будут ездить трамваи для бедных тетушек, за рулем которых будут сидеть сами бедные тетушки, наверняка будут книги, написанные рукой бедных тетушек.

Нет, вряд ли им это необходимо. И правительство, и трамваи, и книжки... Может, им хочется делать огромные уксусные бутылки, чтобы неспешно внутри них жить. Если посмотреть сверху, по всей земле, насколько хватает глаз, будут стоять в ряд десятки... сотни тысяч таких бутылок.

И если в этом мире найдется местечко для одного стихотворения, его могу написать я. А что? Первый поэт? лауреат мира бедных тетушек.

Неплохо.

Буду воспевать солнце, отражающееся в зеленых бутылках, восхвалять расстилающееся под ногами море травы в росе утренней зари.